Модный писатель Андрей Аствацатуров: «Секс меня интересует не очень сильно»
17/07/2009
Невероятно, но факт: доцент СПбГУ, мало кому известный за пределами университета, написал автобиографический роман – и он стал бестселлером. Издательству пришлось выпустить уже четвертый тираж. В Петербурге лучше «Людей в голом» Андрея Аствацатурова продаются только Акунин и Лукьяненко. В Москве книгу в магазинах раскупают со скоростью 30 экземпляров в день. На OZON.RU роман университетского преподавателя возглавляет список лучшей мужской прозы… В чем секрет успеха? Об этом мы решили поинтересоваться у самого Андрея Аствацатурова.
— Вы рассчитывали на успех?
— Нет. Книга вышла максимально неудобно: летом, в самый мертвый для литературы сезон; в разгар кризиса, когда людям есть чем заняться, кроме чтения; в Москве, где меня мало кто знает. Когда был опубликован первый тираж, издатели успокаивали меня: «Попытаемся хотя бы это распродать»… Нет, можно, конечно, сказать, что я написал неплохую книгу! (смеется) Это было бы самое простое. Но почему-то мне кажется, что сыграли другие факторы.
— Какие?
— Возможно, нам надоели успешные герои. Жизнь — не звездно-полосатая мечта, как нас пытались убедить в 90-е. Добивайтесь – и у вас все будет, говорили нам! Я и сам питал эти либеральные иллюзии. Но я работал, работал, работал на трех работах – а ничего не менялось: ни времени на науку, ни денег не появилось. На одних моих коллег сыпались гранты и они надевали костюмы за тысячу долларов, а другие, не менее достойные, порой не решались и булочку в университетском буфете купить. Вот чем оказался либерализм — откусил кусок и убежал с ним в угол. Добивайтесь и у вас все будет… А что у вас будет? Машина — и вы можете выбрать цвет между серым, серым и еще раз серым, как это Герман Садулаев описывает? Работа? Квартиры и дома в кредит? Семейные ценности? Поездки на отдых в Египет? Какой-нибудь кризис может все это в минуту уничтожить. Муж или жена могут в любую минуту тебя бросить. Болезнь может убить всех твоих родных. Мне кажется, именно сейчас, когда кризис демонстрирует, что грош цена философии успеха, нужен был такой герой — немножечко аутсайдер, который посмотрит на эту звездно-полосатую мечту со стороны. Я просто случайно попал в точку.
— Андрей, почему вы решили написать именно автобиографический роман? Это же сейчас не модно. Почему не фэнтези, например?
— Вы рассуждаете, как моя знакомая коммерческая писательница. Она пишет про секс. Однажды я спросил у нее: «Почему ты так много про секс пишешь? Ведь уже все писано-переписано!» А она мне ответила, что публику интересует только две вещи – секс и фэнтези.
— А это неправда?
— Я надеюсь, что нет. Меня тоже интересует секс – как любого еще не совсем старого человека. Но как писателя эта область человеческих отношений меня интересует много меньше. И вообще у художника есть все-таки иные задачи, чем угождать публике. Например, задача создать определенную художественную форму. Но для меня литература — это не цель и не создание формы. Это скорее средство самовозрастания, она помогает мне развиваться. Если бы пять лет назад мне сказали, что у меня книжка выйдет, я бы очень удивился. Или подумал бы: ну, может быть, ее издаст какое-нибудь мелкое издательство небольшим тиражом. Я писал ее, не рассчитывая на публикацию – это была скорее работа над собой. Книга – это я сам. Хотя персонаж Андрей Аствацатуров не тождественен мне, человеку Андрею Аствацатурову. У меня с ним натянутые отношения. Он — петербургский интеллигент в очках. Тормоз. Чайник. Лузер. Недотепа. Я позволяю ему говорить глупости, делать подлости, подставлять людей, проявлять трусость, жить за счет других – то есть все то, чего я стараюсь в жизни не делать. В первой части книги он испуганный маленький человечек, зацикленный на себе, во второй – малоприятный персонаж, который встраивается в общую либеральную линию нашей культуры, что-то хапает, чего-то добивается… Наверное, в свое время я действительно был таким. Но с помощью книги я разоблачаю себя такого – и это помогает мне пройти путь к некой внутренней свободе, путь от «стандартного себя» к себе настоящему. Ведь если ты этот путь совершаешь, то люди, которые на тебя смотрят, тоже в свою очередь становятся хоть немного самими собой. Это для меня очень важное дело.
— Какой путь проходит начинающий писатель?
— Тернистый. Поначалу я отнес фрагмент в литературный журнал «Звезда», как это делают многие. Но ответа не получил. Потом обращался в издательство Ивана Лимбаха. Ответили: главный издатель прочитала 10 страниц второй части и сказала, что «это они ни в коем случае не будут печатать». Ладно, я обратился в другие питерские издательства. Они писали мне письма с пожеланиями больше никогда не браться за перо… В принципе я в своей жизни многократно выслушивал советы не заниматься филологией, так что меня это не очень задевало. И потом я могу понять, почему мне так резко отвечали – петербургская интеллигенция, которую я в книге описываю, выглядит специфически.
— Позорит честь культурной столицы?
— Нет никакой культурной столицы — это дряхлый миф. Ну да, культурная столица — только почему же она книг не читает? 70 % книжной продукции реализуется в «некультурной» Москве. А Питер — это какие-то вялые проекты и большие толстые журналы, которые мало кто читает … Питерские интеллигенты в настоящей момент растеряны и не имеют четкой гражданской позиции. Они слишком прогнулась, в них не осталось солидарности — каждый слишком задумался о собственной судьбе. Можно что угодно думать об Америке, но когда я там читал лекции в начале 90-х, я видел невероятную солидарность среди интеллектуалов – люди молниеносно забывали о своих ссорах и истериках и начинали быстро противодействовать любой попытке их подчинить. А у нас каждый думает решить свою мелкую проблемку, договориться с начальством — лишь бы его не выпороли. Смотреть на это трудно без сожаления. Что делает интеллигенция? Она переливает гранты из одного стакана в другой, а на все остальное ей наплевать. Об этом я пишу. Мне кажется, если ты выходишь к людям лекции читать – ты должен все-таки человеком быть, а не какой-то белкой, которая нашла шишку, залезла повыше и там ее сточила.
— А москвичи, конечно, интеллигентнее…
— Я общаюсь сейчас со многими москвичами. Они иногда более поверхностны, у них есть свои недостатки, но отказать москвичам в энергии, пассионарности, в драйве и мощи я не могу. Возможно, дело в том, что Москва все время меняется — а в Питере, чтобы что-то изменить, нужно сначала что-то разрушить, но разрушать нечего, потому что все застыло строго на своих местах. Мне кажется, это просто судьба у Петербурга такая. И она отражается на людях.
— То есть вы от нас скоро уедете в первопрестольную.
— Зачем? Я люблю свой город таким, какой он есть. Я могу сколько угодно его ругать, но я тоже его часть. Питер – моя судьба.
— Вам нравится быть модным?
— Слава – не бремя. С одной стороны, у меня появилось много новых друзей. С другой – много новых врагов. Всегда приятно, когда твоя жизнь – это проблема, а не уже решенный вопрос. Если честно, я боюсь стать частью того самого гламура, который высмеиваю в своей книге. Культура очень хитрая, она адаптирует всякий бунт. Боюсь выгодных предложений, которыми будут меня соблазнять. Пока, правда, их нет, но я уверен, что появятся. И с ними придет опасность писать на заказ. Так можно быстро деградировать, ведь талант – вещь очень хрупкая, это я как филолог говорю.
— Вы в своей книге откровенно стебетесь над Сорокиным и Гришковцом – это потому, что они не устояли перед гламурными соблазнами?
— Да, Сорокин потерял свою харизму, свой нерв. Конечно, он всегда стоит в книжных магазинах. А вот Елизаров не стоит – его раскупают. Гришковец — одаренный человек, у него интересный и разный талант. Я и сам хочу быть таким человеком-оркестром – он и рассказчик с завораживающе-магическим обаянием, и писатель, и режиссер. Этим можно только восхищаться! Но Гришковец уже не создает, он просто себя воспроизводит.
— В веках он не останется?
— Нет. Я не уверен, что вообще кто-то останется. В современном мире классика невозможна. Классика хочет говорить о времени и улавливать в нем типичное, вечное. А нынешняя жизнь так устроена, что в ней нельзя вечное уловить. Наше время состоит только из повседневного. Современная культура – это только мусор, в котором нет ничего ценного. Ты вынужден говорить с территории культуры – и ты неизбежно становишься частью этого мусора. Ты можешь говорить ярче, глубже, умнее, но волна времени все равно тебя смоет, как поп-песню Баскова. Копии копий вместо вещей, картонные стенки вместо зданий. Уже и людей-то никаких нет — только функции.
— Так что же делать – в монастырь?
— Зачем же? Тебя самого у тебя никто не отнимет. Нужно просто расставлять приоритеты. Понять, что я такое, зачем я родился, какое у меня предназначение? Я хотел бы, чтобы моя книга помешала людям глупеть. Может, это нескромно звучит, но я хотел именно этого, когда писал ее. Хотя я знаю, что меня воспринимают в большей степени как филологического Довлатова, читаю в ЖЖ отзывы: «славно поржал над байками!» Что ж, и это неплохо.
— А вы для себя на эти вопросы ответили?
— Нет, конечно. Если бы ответил – я бы ничего не писал. Был бы где-нибудь монахом.